Хмуррррр...

Попеняли, что совсем забросил итальянские выкладки. Недавняя главка из путеводителя по Неаполю для журнала "Italia”. Так уж получается, что и здесь без злобы дня — точнее, попытки извлечь из истории хоть какие-то уроки, и спроецировать их на происходящее — ну никак не обойтись.

Разрушатели и Созидатели



О том, что «все революции пожирают своих детей» в последнее время мы слышим с экрана с удручающей регулярностью. На днях в Египте приговорён к смертной казни свергнутый президент Мухаммед Мурси — один из лидеров революции, приведшей к свержению режима Мубарака, в прочих странах «арабской весны» тоже чёрт-те что творится. Думать о некогда братской Украине больно и страшно. В происходящем нет ничего необычного: достаточно вспомнить бесконечные гильотинирования Великой Французской революции и внутрипартийную борьбу за власть, начавшуюся в возлюбленном Отечестве тотчас по окончании Гражданской войны. Да, пожирают: а чем им ещё — после прихода к власти — предложите заняться? Профессиональные разрушатели созидать не способны. Как простодушно обмолвился один из африканских лидеров просоветской ориентации: «Мы не для того совершили революцию, чтобы теперь работать!»
Выросшие в Советском Союзе ещё помнят времена, когда слово «революционер» было овеяно ореолом высокой романтики. Да, мы ненавидели окружающий официоз, мы скрипели зубами, сдавая экзамены по трудам классиков марксизма-ленинизма, мы виртуозно овладели «эзоповой феней», позволявшей втихомолку посмеиваться над вялотекущим маразмом повседневности. Но где-то — на периферии сознания — прочно поселились иные — подлинные, героические — революционеры. Спартак и декабристы, Гарибальди и Че Гевара. Когда Булат пел про «комиссаров в пыльных шлемах» — мальчишкам моего поколения казалось, что песня про них. Что уж они-то ни в коем случае не повторили бы дедовских ошибок — совершив Революцию, построили более разумный, светлый и справедливый мир. Может, даже старый разрушать «до основанья» не пришлось: достаточно продемонстрировать, что в созданном «нами» жить лучше.
Потом страна рухнула, и оказалось, что всё не так просто. Большой крови — в отличие от якобинцев и большевиков — не случилось. Зато грязь компенсировала её с лихвой. Неожиданно пророческой оказалась строка Бродского: «Но ворюга мне милей, чем кровопийца». Потребовалось не так много времени, чтобы убедиться, что власть ворюг ничуть не слаще, и уж точно вегетарианской не является. Жертвам революции безразлично: будут они расстреляны, стёрты в «лагерную пыль» во имя светлого будущего — или сами наложат на себя руки от отчаяния и безнадёжности. А то и просто вымрут вследствие систематического недоедания и недоступности медицины. Последнее, думаю, пострашнее будет.
Ныне радикальные оппоненты режима — некогда сами способствовавшие его установлению и немало на том обогатившиеся — вновь призывают к революции. Призыв, как у Ленина сотоварищи, обращён к активному меньшинству — поскольку пассивное большинство переменами сыто по горло. Большинству твёрдо ведомо, что всякие перемены будут осуществляться за его счёт, и ничего хорошего за ними не последует. Большинство стремится выжить, деток на ноги поднять — ему не до глупостей. Искренне недоумеваю: чем подразумеваемая диктатура «креативного класса» лучше недоброй памяти «диктатуры пролетариата»? Насилие меньшинства над большинством всегда остаётся насилием — даже если свершалось оно во имя самых высоких и светлых целей. Не говоря уже, что — как показывает практика — львиная часть победившего меньшинства по ходу революции не забывает и о собственной шкурной выгоде.
( Collapse )

Следующая глава путеводителя по Милану.

Сердце и лёгкие


Башня Филарете

Большинство старинных городов подобны жемчужинам. Я имею в виду не красоту или уникальность — но принцип градостроительства. Как правило, города возникали вокруг крепостей или замков — они являлись сердцем города, в них была сосредоточена власть, а под защиту стен население пряталось в случае неприятельского нашествия. Впоследствии город обзаводился собственным кольцом укреплений, а при дальнейшем расширении воздвигались новые стены. Подобно тому, как попавшая в раковину моллюска песчинка обрастает концентрическими отложениями перламутра, чтобы в итоге стать жемчужиной. Едва ли не идеальным примером подобного города можно считать древнюю Москву, с её Кремлём, Китай-городом, Белым и Земляным городами.
В истории архитектуры считается аксиомой, что прообразом Московского Кремля стала знаменитая резиденция миланских герцогов — Замок Сфорца (Castello Sforzesco). Достаточно глянуть на форму башен, на зубцы краснокирпичных стен в форме «ласточкиного хвоста», чтобы убедиться в этом. А если вспомнить, что первым архитектором Кремля был Аристотель Фьораванти — ученик великого Филарете, воздвигшего главную башню Миланского замка, сомнения отпадут сами собой.
Но гибеллинские «ласточкины хвосты» характерны не только для главной цитадели Милана. Они венчают, например, стены твердыни Скалигеров в древней Вероне. Да и вообще считаются одной из характерных черт ломбардской фортификационной архитектуры. Что до функций «сердца города», то на протяжении столетий своей истории замок им никоим образом не являлся — напротив, чаще служил для горожан объектом ненависти. Почему так получилось? Попробуем разобраться.
Начнём с того, что это сегодня замок находится едва ли не в центре города. А в 1368 году, когда Галеаццо II Висконти принял решение о строительстве новой резиденции, она располагалась за его пределами, впритык к римским крепостным стенам. По имени древних, впоследствии разрушенных ворот Юпитера, замок именовался Castello di Porto Giove. Со стратегической точки зрения возведение мощного укрепления на северо-западном направлении было лишено смысла: сам Галеаццо был женат на дочери Савойского графа Аймона Миролюбивого, а сына женил на Изабелле Валуа, дочери французского короля Иоанна II Доброго. Если ему и следовало ожидать удара, то скорее с юга. Либо — изнутри. Висконти лишь недавно вырвали власть из рук влиятельной семьи Делла Торре, и в преданности горожан были вовсе не уверены.
Возведение цитадели вне стен города имело не стратегическое, а политическое значение. Отчасти его можно уподобить Опричному двору Ивана Грозного. Горожанам это вряд ли могло понравиться. ( Collapse )

Продолжаю путеводитель по Милану.



Лестница в Небо

В марте 1982 года Андрей Тарковский приезжает в Италию для съёмок фильма «Ностальгия». С автором сценария — великолепным Тонино Гуэррой — они странствуют по полуострову в поисках места для съёмок. Эта поездка запечатлена в совместной документальной ленте «Время путешествия» («Tempo di viaggio»). Впоследствии синьор Тонино рассказывал, что поиски были мучительны. Он из кожи вон лез, чтобы показать другу всё новые и новые красоты Италии — но русский гений отвергал самые великолепные ландшафты и здания. Приговор был неизменен: «Слишком красиво». «Мне очень важно, чтобы это было связано не с красотой Италии, не с красотой её архитектуры, а с людьми, происшествиями, чувствами», — говорил Тарковский. Итогом стал фильм, вошедший в классику мирового кинематографа.
Я вспомнил об этой истории потому, что вердикт: «Слишком красиво» — штука обоюдоострая. Когда Достоевский утверждал, что красота спасёт мир, он упускал из виду, что с неменьшим успехом она может его и погубить. У русских на протяжении столетий сформировалось представление об Италии, как о «земном Рае». В Рай мечтает попасть каждый, однако редко кто задаёт себе вопрос: что делать потом? Ведь жизнь в ситуации абсолютной красоты и гармонии предполагает, что дальше двигаться некуда. Недаром Бродский писал о Рае, как о некоем «идеальном тупике», при попадании в который дальнейшее развитие творческой мысли уже невозможно. И недаром «Ад» Данте пользуется — по сравнению с его же «Раем» — несоизмеримо большей популярностью.
А теперь задумаемся: каково жить в «земном Раю» его исконным обитателям? Не так уж сложно избрать красоту камертоном, противопоставив её унылой окружающей действительности. Но жизнь в окружении идеальной красоты формирует принципиально иное отношение к самому процессу творчества. Художник поневоле становится уже не подмастерьем, а соперником Создателя. Именно этим эстетическим экстримом объясняется возникновение феномена Высокого Ренессанса не где-либо, а на итальянской почве. Кроме того, перебор окружающей красоты не может не способствовать выработке твёрдого вкуса — недаром Италия остаётся для всего мира эталоном стиля.
Тарковский всё-таки нашёл для своего шедевра сокровенную, внутреннюю Италию. Это было не так уж сложно — стоило лишь сменить оптику, сделать шаг в сторону от общепринятых красот. На Апеннинах то и волшебно, что за непритязательным фасадом какой-нибудь церквушки может скрываться шедевр мирового уровня. Подобное открытие стоит гораздо дороже, чем потребление дармовой красоты, разлитой в воздухе.
( Collapse )

Продолжаю рассказ о Милане.



Рыцари и буржуа

В мае текущего года мировая экономика в очередной раз содрогнулась: агентство Moody’s понизило кредитные рейтинги 26 итальянских банков. Под снижение попал даже один из старейших и почтеннейших — Banca Popolare di Milano. Мы давно привыкли к тому, что сообщения экономических обозревателей воспринимаются, как вести с фронтов. Мы знаем, что экономика Италии считается «слабым звеном» Евросоюза, и правительство прилагает неимоверные усилия по её стабилизации. Однако в данном случае шок был скорее психологический, нежели финансовый. Ведь самими понятиями «банк», «банкир», «банкнота» мы обязаны в первую очередь итальянцам.
«Banco» по-итальянски — название скамьи или прилавка, на котором в старину менялы выкладывали свои монеты. Прилавки эти традиционно покрывались зелёным сукном — как и карточные столы. Менялы же, сидевшие за ними, постепенно стали именоваться bancherii. Банкнотами — прообразом нынешних бумажных денег — именовались расписки на определённую сумму, выдаваемые уважаемыми банкирскими домами. По всей Европе они были связаны друг с другом финансовыми обязательствами, и подобная бумага — некий аналог дорожного чека — была значительно удобнее при транспортировке, чем тяжеловесные и лакомые для грабителей кошели с монетами.
Конечно же, всю эту финансовую систему придумали не в Италии — она существовала и в Древнем Египте, и в Вавилоне, и в Китае, и в Греции. Однако так уж получилось, что развили и довели её до совершенства именно итальянцы. Схожая ситуация и с другим широко известным кредитным учреждением — ломбардами. Человек несведущий может вообразить, что обычай ссужать деньги под залог вещей, либо драгоценностей был изобретён ушлыми выходцами из Ломбардии, однако это совсем не так. Первый ломбард открылся в 1462 году в Перудже, и его основателем стал французский монах Барнабе де Тернии. Идея была проста — создать систему выдачи небольших кратковременных ссуд без процентов, противостоящую лихоимству ростовщиков. Недаром в самой Италии ломбарды именуются «monte di Pietà» (приблизительный перевод: «груда милосердия», по аналогу с «monte di debiti» — «кучей долгов»). По самой природе ломбарды являются естественными конкурентами банкам, однако обе эти системы имеют общие корни, и обе обязаны своим расцветом — не говоря уже об имени — уроженцам Апеннин.
Итак, вопрос первый: почему банковское дело и расцвет ломбардов тесно связаны с Италией эпохи Ренессанса? И второй: почему старейшая в мире банковская система оказалась на настоящий момент едва ли не наиболее уязвимой в Европе?
Для того чтобы приблизиться к пониманию происходящего, предпримем путешествие в древний Милан — финансовое сердце современной Италии. В предыдущем очерке мы расстались с городом в момент утраты им независимости. Эпоха блистательного правления Лодовико Моро подошла к концу. В дальнейшем, за исключением кратковременных реставраций Сфорца, Милан находился сначала под властью французов, потом испанских и австрийских Габсбургов. Силы оказались слишком неравны, и противостоять мощи в разы превосходящих его население армий город не мог.
Победа, как правило, странным образом способствует ослеплению победителей и развивает прозорливость в побеждённых. Последующие действия крупнейших итальянских фамилий отчасти были подобны извечной игре, посредством которой «слабые» женщины на протяжении веков ухитряются манипулировать «сильным полом». Проще говоря, итальянцы, сокрушённые грубым военным превосходством, попытались взять в свои руки подлинные рычаги воздействия на власть. Их оказалось не так уж много: деньги, здоровье, вера и красота.
Едва ли не идеальной точкой пересечения этих сил можно считать Капеллу Портинари (Cappella Portinari), пристроенную к древней миланской Basilica di Sant’Eustorgio. Предыстория базилики достаточно любопытна сама по себе. Изначально она была построена в 515 году на месте более ранней церкви IV века. Во время нашествия Барбароссы базилика была практически полностью разрушена. Однако главной утратой стали не стены, которые можно восстановить, а то, что по приказу Императора были изъяты мощи легендарных трёх волхвов. Они и поныне пребывают в Кёльнском соборе — лишь небольшой фрагмент был возвращён в 1903 году. В память об украденных святынях колокольня базилики, вместо традиционного креста, увенчана восьмиконечной звездой. (Кстати, колокольня Сант-Эусторджо знаменита ещё и тем, что на ней были установлены первые в Италии башенные часы.)
( Collapse )

Продолжаю путеводитель по Милану.

Меч и Кисть



«Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо!» — восклицал в порыве революционного энтузиазма Владимир Маяковский. По счастью, многотысячные перья соцреализма так и не сумели должным образом изостриться. Однако была в истории человечества эпоха, когда данная гипербола ещё как работала. С единственной поправкой — вместо пера речь должна была идти о кисти живописца, либо о резце скульптора. Я, конечно же, имею в виду Возрождение. Ибо его движущими силами являлись, в первую очередь, художники и воители. Именно они проламывали стены — а в образовавшиеся проломы устремлялись взоры гуманистов, поэтов и мыслителей. Не говоря о вездесущих денежных потоках, значение которых никто не отменял.
Применительно к Ренессансу формула должна была звучать следующим образом: «Я хочу, чтобы кисть приравняли к мечу». Меч и Кисть создали ренессансную Италию, определили её неповторимый облик в последующей истории. Это была эпоха, когда простой смертный — вне зависимости от происхождения — обладая талантом, мог возвыситься до общения с Папами и королями. Либо же — обладая отвагой, воинской выучкой и удачей — сам стать во главе государства. Речь, конечно же, о знаменитых кондотьерах, многие из которых захватывали власть в городах, создавая собственные синьории, а некоторые — при благоприятном стечении обстоятельств — добивались титулов и основывали целые династии.
Итак, мы продолжаем путешествие по весёлому городу Милану. Точка притяжения, мимо которой не может пройти ни один турист — расположенная в западной части города доминиканская церковь Santa Maria delle Grazie. Именно здесь в трапезной расположено одно из самых знаменитых произведений искусства за всю историю человечества — «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Увы, насладиться шедевром непросто — билеты необходимо заказывать загодя, а время, отведённое посетителям, составляет всего 15 минут.
В 1980 году монастырский комплекс, включающий здание церкви, был объявлен памятником Всемирного наследия ЮНЕСКО — первым в Италии. И это глубоко символично. Именно в «Тайной вечере» Леонардо нашёл новый подход к понятию перспективы — попросту говоря, подарил последующим поколениям художников воздух, которым они дышат по сей день. Однако стоит остановиться и на обрамляющем шедевр каменном футляре — право, он того заслуживает. Санта Мария деле Грацие — дитя переходного периода от готики к Ренессансу. Её начинал строить Гвинифорте Солари — отец будущего создателя Грановитой палаты и башен Кремля Пьетро Антонио. Строительство, начавшееся в 1463 году, было завершено спустя четверть века. А в 1490-м герцог Лодовико Моро избрал церковь в качестве фамильной усыпальницы и поручил её перестройку великому Браманте. Браманте вложил сюда целый букет принципиально новых архитектурных решений: от трёх абсид, выступающих из кубического основания, до выверенного чередования ниш, круглых окон и мраморных декораций, которые — контрастируя с кирпичом — придают зданию ощущение сокрытой грандиозной энергии.( Collapse )

Следующая глава путеводителя по Милану.

Евангелие, запечатлённое в камне



В природе нет ничего более противного живой жизни, чем камень. На протяжении всей истории человечества он был синонимом тупой косной материи. «Туп как камень» — говорили о безнадёжном болване. «У него каменное сердце» — о человеке жестокосердном. С философской точки зрения камень является воплощением идеи незыблемости, неспособности к каким-либо трансформациям. Великий русский философ Владимир Соловьёв в «Оправдании добра» писал: «Камень есть то, что он есть, и он всегда служил символом неизменного бытия». Однако так ли это?
И Священное Писание, и мифы иных народов повествуют о сотворении человека из глины, в которую Господь вдохнул душу. Глина — т.е. земля, почва — никогда не являлась символом мёртвой материи. В неё человек уходил после смерти, но она обладала и способностью сама порождать новую жизнь. Выключенным из этого круговорота жизни оставался лишь камень. Недаром окончательным свидетельством того, что человек распрощался с царством живых, служили слова: мертвее камня. Однако Господь, как известно, сотворил людей по Своему образу и подобию. А значит — будучи Творцом Сам — и в чада Свои заложил тягу к творчеству. В каком-то смысле все мы Его ученики. Или — проще говоря — подмастерья. Как известно, плох тот подмастерье, который не стремится превзойти Учителя. И вот люди рискнули взяться за задачу едва ли не более дерзновенную, чем сотворение человека из глины — они возмечтали вдохнуть жизнь в то, что заведомо и бесповоротно мертво. В камень. Дышащий мрамор статуй Микеланджело и Бернини — свидетельство тому, что попытки эти были не столь уж безуспешны. Предельным их выражением является древний миф о Пигмалионе.
Но одно дело воссоздать в мраморе конкретную фигуру, и совсем другое — породить целую вселенную, самодостаточную и живущую по своим законам. Оказывается, подобное тоже возможно. Правда, не под силу одному человеку — но многим поколениям творцов и безымянных тружеников, сменявшим друг друга на протяжении более чем полутысячелетия.
Вышеизложенные умствования — слабая попытка рационально обосновать ощущение подобного удару под дых восторга и изумления, которое охватывает всякого, кому довелось впервые узреть легендарное «Восьмое Чудо Света»: Миланский Собор. Глядя на него, понимаешь, что перед тобой не каменная громада — но живой организм, который дышит, разговаривает с тобой, подчиняет тебя своей власти. При всей кажущейся сложности, рациональность практически всех архитектурных элементов проследить и обосновать довольно легко. Однако, помимо конструктивных, либо декоративных задач, они играют роль чего-то неизмеримо большего. Самое простое, приходящее на ум слово: чудо. Более точное: Боговдохновенность.
С каждым шагом, с каждой сменой ракурса картина поразительно меняется. Постепенно ты втягиваешься в диалог с этим ожившим камнем, пытаешься выпытать скрытые в нём тайны, а в итоге — растворяешься в нём, ощущаешь себя его крохотной частицей. Устремлённой — как и вся каменная громада — ввысь, к Свету.
Ни самыми возвышенными словами, ни роскошными иллюстрациями передать подобное ощущение невозможно. Это надо увидеть своими глазами, почуять собственной кожей. Надеюсь, рано или поздно нашим читателям посчастливится испытать его на себе. Цель данных заметок не в том, чтобы удовлетворить праздное туристическое любопытство — а чтобы к этой встрече с чудом немножечко подготовить. Поэтому здесь не будет подробного описания сокрытых внутри собора диковин, перечне его статуй или каталога количества и высоты шпилей — всё это детально изложено во множестве замечательных путеводителей. Наша задача — понять, как вообще возникла идея создания собора, как она трансформировалась на протяжении столетий и каким образом была связана с историей Ломбардии.
Туристы привыкли именовать Миланский собор попросту Duomo, однако подлинное его имя: Santa Maria Nascente (Рождество Пресвятой Богородицы). Трепетное отношение к Мадонне характерно для всей Италии, однако в нашем случае в основе имени лежит любопытная легенда. Она утверждает, что собор был заложен в качестве благодарности за исцеление прекрасной половины населения Милана от бесплодия. Честно говоря, это было не совсем бесплодие. Дети продолжали появляться на свет — но исключительно девочки. А женщина со средневековой точки зрения явно обладала меньшей ценностью: ни пахать землю, ни воевать она была непригодна. Отчаявшимся миланцам не оставалось ничего иного, как обратиться с коллективной мольбой к Богородице: в конечном счёте, сама-то она произвела на свет младенца мужеского пола. А когда молитва была услышана, и на свет стали появляться долгожданные сыновья — жители города решили возвести в знак благодарности собор, превосходящий красотой все известные доселе храмы, и поставить на верхушку его позолоченную Мадонну.
( Collapse )

Возвращаюсь к выкладкам своего путеводителя по Милану.



Milano Delenda Est, или Каменный Феникс

История свидетельствует, что люди стали строить города для того, чтобы удобней было вместе заниматься торговлей, ремёслами и защищаться от внешних врагов. Это бесспорно. Однако никакие утилитарные соображения не в состоянии объяснить — почему древние зодчие стремились придать своему городу неповторимый облик. Откуда вообще возникла в человеке тяга к индивидуализированной красоте, древнейшим выражением которой, бесспорно, стало искусство архитектуры? В случае дворцов или храмов всё более-менее очевидно — они призваны демонстрировать величие светской, либо духовной власти. Но не храмы и дворцы составляют, в конечном счёте, облик города, а жилища частных людей. Строя собственный дом, человек бросал вызов самой идее конечности, в итоге — смерти, исчезновению без следа. Ведь именно дом являлся главным наследием, которое можно передать потомству. Стены сохраняют память об ушедшем даже тогда, когда само его имя забудется. Архитектура — древнейшее оружие человечества в битве с его главным врагом, Временем.
На протяжении тысячелетий люди над этим попросту не задумывались. Каждый строил как мог, старинные здания разбирались на камень, в основании какой-нибудь средневековой халупы могли лежать великолепные обломки античного мрамора. Поэтому столь драгоценны для нас города, в которых уцелело хоть что-либо от их древнейшей истории. Афины, Иерусалим и, естественно, Рим — вечный город, воплотивший в себе идею победы над временем.
Милану в этом смысле повезло гораздо меньше. Имея за плечами более двух с половиной тысячелетий истории, он мало чем может похвастаться из наследия античности. Красоты и уникальности современного Милана это не умаляет, но обидно. В Европе мало городов, к которым история была столь сурова, как к великолепной столице Ломбардии. Слишком уж лакомый кусок для завоевателей, и слишком уж вольнолюбивые жители его населяли. В 452 году, спустя 55 лет после смерти св.Амвросия, Милан подвергся разорению войсками Аттилы. Жители бежали, дома их были сожжены, а церкви разрушены. В марте 539 года во время войны византийского полководца Велизария с остготами город был фактически уничтожен. Совместные орды готов и бургундов на корню вырезали всё мужское население, женщин обратили в рабство, а городские укрепления сровняли с землёй. На несколько десятилетий Милан попросту перестал существовать. С тех пор город не раз отстраивался и не раз вновь подвергался разрушениям. Самыми чудовищными из них стали разорение Милана Фридрихом Барбароссой и ковровые бомбардировки союзников во время Второй Мировой.
Прежде, чем приступить к экскурсу в историю, познакомимся с немногими памятниками, оставшимися от древнего Медиоланума.
( Collapse )

Продолжаю выкладку исторического путеводителя по Милану.

Бессмертный



Мы живём в мире брендов, и туристическая индустрия в этом смысле не исключение. Строго говоря, она на продаже раскрученных брендов и строится. Одни приезжают в Милан ради шопинга — им прямой путь в знаменитый «квадрат моды», образованный Via Montenapoleone, Via Sant’Andrea, Via Monzani и Via Della Spiga. Другие ради легендарного футбольного клуба — отправим их на стадион San Siro. Те, кто хочет приобщиться к культуре города, имеют в голове чёткий план: Миланский Собор, театр La Scala и церковь Santa Maria delle Grazie, где, если очень повезёт, можно увидеть «Тайную вечерю» Леонардо. У особо продвинутых туристов список расширен до Замка Сфорца и Пинакотеки.
Вот и я, очутившись в Милане, первым делом возжелал увидеть собственными глазами знаменитый Duomo — кафедральный собор, строившийся свыше шестисот лет. И тогда мой миланский друг, замечательный поэт Андрей Костин, заметил, что если хочешь понять Милан, начинать надо с базилики Сант-Амброджо. Святой Амвросий — не только небесный покровитель города, но и самый раскрученный его бренд. Почитание его установлено не только в католической, но и в православной Церкви. В Милане всё амброзианское: библиотека и банк, гостиницы и галереи. Любой путеводитель сообщит, что Basilica di Sant’Ambrogio — вторая по значимости церковь после Duomo, присовокупив, что этот шедевр архитектуры послужил образцом для всех церквей ломбардского романского стиля. И это правда. Но прежде, чем прикоснуться к древним камням, обратимся к жизни человека, построившего базилику и обретшего здесь своё последнее пристанище — одного из четырёх великих Отцов Латинской Церкви епископа Амвросия Медиоланского.
Его латинское имя — Aurelius Ambrosius. Для того, кто склонен вычитывать в оболочках слов потаённый смысл, оно означает чрезвычайно много. Аврелии — знаменитая фамилия, веками поставлявшая на политическую арену Вечного Города сенаторов и трибунов, преторов и консулов, даже императоров. Название происходит от латинского aureus («золотой») и означает, что их отличительной чертой была редкостная для латинян светловолосость. А вот имя Амвросий — греческого происхождения. Из школьных учебников мы знаем, что так называлась пища Олимпийских богов, благодаря употреблению которой они обретали бессмертие. Собственно, ἀμβροσία по-гречески и означает «бессмертие». То есть, в имени этого человека зашифрована вся античность — с её римским и греческим полюсами. В эпоху ранней римской истории подобное было попросту невозможно — греки считались побеждённой нацией, и заключать с ними родственные союзы римская аристократия не спешила. Однако после перенесения столицы на восток, в Константинополь, всё изменилось. Хотя Амвросий по факту рождения принадлежал к одной из самых богатых и знатных семей Рима, его имя (как и имя его старшего брата, Сатира) свидетельствует также и о греческих корнях.
Амвросий появился на свет в Тревире (ныне Трир, Германия). Его отец был префектом провинции Галлия — это означает, что под его управлением была огромная область, включающая Францию, Британию, Испанию и Тингитанскую Мавританию (северное Марокко). Год рождения Амвросия до сих пор вызывает у историков споры — единственным свидетельством является его письмо к Северу, в котором речь идёт о неких «военных бурях», а потом сообщается, что епископу исполнилось 53 года. Однако военных бурь — узурпаций власти и варварских вторжений — в ту пору было столь много, что вероятные сроки рождения укладываются в промежутке от 333 по 340 годы. Считается, что семья Амвросия была христианской, однако это вопрос довольно спорный. В его пользу свидетельствует то, что двоюродной сестрой Амвросия была святая Сотерия — мученица, пострадавшая во времена гонений на церковь Диоклетиана. Однако никаких подтверждений того, что отец будущего епископа префект Аврелий Амвросий был христианином — не существует. Христиане и приверженцы старинного римского многобожия могли сосуществовать в относительном согласии — порой, даже в рамках одной семьи. Достоверно известно, что сам Амвросий в детстве крещён не был.
Отец погиб, когда Амвросий был ещё ребёнком — он разделил судьбу злосчастного императора Константина II, убитого своим братом Константом. Семья переехала в Рим, где мальчик получил классическое (т.е. «языческое») образование. Амвросий обучался «свободным дисциплинам», под которыми в поздней античности понимали грамматику, диалектику, риторику, геометрию, арифметику, музыку и астрологию. Военная служба его не привлекала, и юноша избрал карьеру адвоката. Он выиграл несколько громких судебных процессов в Сирмии (сербский город, являвшейся в те годы императорской резиденцией) и уже мечтал о славе нового Цицерона. Слухи о красноречии молодого адвоката достигли префекта претория Проба (в сущности, второго человека в Империи) — и тот, как ныне выражаются, «пригласил его в свою команду». Сначала Амвросий был просто советником Проба, но в 373 году он получил ответственный пост наместника провинции Эмилия и Лигурия с резиденцией в Медиолане (Милане).
Новый наместник энергично принимается за дела провинции и буквально в считанные месяцы заслуживает уважение и любовь жителей города. Свидетельством тому — совершенно фантастическая история избрания Амвросия епископом. Милан (как, впрочем, и всю Империю) сотрясали распри между ортодоксальными христианами и приверженцами ересиарха Ария. Вдаваться в богословские вопросы мы не станем, достаточно сказать, что речь шла о тонкостях толкования догмата Троицы. Арианства придерживались многие императоры, какое-то время считалось, что оно является наиболее серьёзной альтернативой ортодоксальному учению. В 374г. умирает Медиоланский епископ Авксентий, один из столпов арианства, и вокруг избрания нового прелата возникает нешуточная свара. Дело грозило обернуться кровопролитием. Руфим Аквилейский — наиболее близкий по времени историк событий, создавший свой труд в 403 году — свидетельствует: «Амвросий держал фасции провинции. Предвидя серьёзные волнения, более того, разрушение города, если борьба за преемничество разгорится, он входит в церковь, чтобы успокоить смятение». Префект хочет обратиться к народу с речью, чтобы остудить наиболее горячие головы. И тут происходит чудо — в наступившей тишине раздаётся детский крик: “Ambrosium episcopum!”. В этом случае голос ребёнка воистину стал гласом Божьим. Противоборствующие стороны усмирились и согласно подхватили призыв: «Амвросий — епископ!»
Кровопролитие было предотвращено, однако возникла неожиданная проблема. Даже две. Во-первых, префект Амвросий был некрещёным — т.е. и ортодоксы, и ариане дружно согласились избрать своим епископом язычника. Во-вторых — сам он, невзирая на «удивительное и невероятное единодушие» народа — вовсе не собирался занимать этот пост. ( Collapse )

По заявкам публики начинаю последовательную выкладку своих исторических путеводителей, тиснутых в журнале “Italia”. Начинаю с Милана, потом ебж последуют Генуя и Неаполь. В хвосте поста ссылка на pdf-ку из номера (они иногда подрезаны, чуть короче исходника, зато с картинками).

Соперник Рима



После окончательного крушения Византийской Империи главной государственной доктриной Московской Руси стала идея «Третьего Рима». Она довольно проста: Константинополь унаследовал славу Рима, а Москва должна наследовать павшему Константинополю. Автор концепции, старец псковского Елеазарова монастыря Филофей писал московскому государю Василию III: «…два убо Рима падоша, а третий стоитъ, а четвертому не бытии». Минуло менее двух столетий, и на смену Московской Руси пришла созданная Петром Великим Российская Империя с новой северной столицей — Санкт-Петербургом. Получается, что и «третий Рим» не устоял. Однако споры о том, справедливо ли считать Питер «четвёртым Римом», либо «вторым Константинополем» являются досужей историософской болтологией по совершенно иной причине — ну не был никогда Константинополь «вторым Римом». Хотя самих византийцем часто именовали «ромеями», звание это исстари принадлежало совершенно иному городу. А именно — Милану, который итальянцы законно именуют северной столицей. Точнее, не Милану конечно же, а древнему Медиолануму, официально объявленному сначала Диоклетианом, а потом и Феодосием I Великим, последим из владык единой Римской Империи, столицей Империи Запада.
( Collapse )

Из журнала “Italia” № 79.

Россия в венецианском зеркале


( Collapse )

Кому как, а мне — честно говоря — страшно. Страшно слушать очередной выпуск телевизионной аналитики и заглядывать в новостную ленту. А куда денешься? Страх — по сути — сильнейший наркотик. Люди, на него подсаженные, излечиваются с трудом. Ещё несколько лет назад казалось, что для моей страны это в прошлом, и вот — опять всё сызнова. Объяснюсь: во взаправдошную войну между Россией и Западом я, конечно же, не верю. Не потому, что оптимист — просто никому это не выгодно. Да и снижением уровня жизни запугать людей, перебедовавших лихие 90-е, затруднительно. Ну и, конечно же, любые разговоры о возврате к «тоталитарному прошлому» тем, кто помнит, как обстояли дела со свободой слова в Советском Союзе, кажутся высосанными из пальца. Так откуда это тоскливое предвкушение надвигающейся безнадёги?
Причина в том, что механизмы информационных войн новейшего времени лишают последних иллюзий, заставляя усомниться в том, что мы впрямь сотворены по Образу и Подобию Господа. Смолоду мыслящие люди в СССР были уверены, что обитают в Мордоре — а где-то на Западе есть прекрасный и светлый мир эльфов. В нём всё обустроено на основаниях добра и разума, к нему следует стремиться изо всех сил, его следует избрать образцом для подражания. В 90-е, когда контакты с эльфами перестали быть уголовно наказуемой экзотикой, выяснилось, что они тоже могут быть лживыми, хищными и вороватыми. Потом — в итоге экономического и социального ужаса, который был устроен с их подачи — пришло понимание, что никаких эльфов в природе не существует. Есть лишь более искушённые, более циничные орки, рядящиеся в одежды, позаимствованные у давно вымерших эльфов. Но и это было заблуждением.
Мир неизмеримо сложнее наших о нём представлений. Стремясь справиться с потоком множащейся информации, мы вынуждены набрасывать на него сетку координат, то есть — упрощать. Процесс естественный — но лишь до тех пор, пока упрощение не становится врагом понимания. Рано или поздно набор созданных для простоты и удобства клише может полностью заслонить от человека картину происходящего. Тем более — в нынешнем информационном обществе, где этой информацией научились виртуозно манипулировать. По сути — превратили в оружие пострашнее ядерного.
( Collapse )